Последний мир

Рецензия Веры Полозковой На автобусе к Овидию ( http://book-review.ru/news/news971.html ) Овидий. Великий римский стихотворец, сделавшийся неугодным режиму императора Августа и сосланный на край земли, в захолустный город Томы. Честолюбивый, дерзкий поэт, посмевший выступить с речью на открытии нового стадиона, не преклонив колена перед сенаторами и императором. Отчаявшийся, беспомощный ссыльный, сжигающий главный труд своей жизни - . Призрак, тень, навязчивая идея римлянина Котты, главного героя , отправившегося на поиски поэта после распространения слуха о его смерти в ссылке. Человек-символ, человек-знак, первопричина и цель всего происходящего, исток и итог событий и судеб города Томы, а на самом деле - их создатель и творец. С самого начала непонятно время действия романа: казалось бы, Назон, Котта, император Август - первый век до нашей эры, расцвет Римской империи. Но Котта списывает расписание автобусов на изъеденной ржавчиной остановке, Назон выходит говорить речь в , а поток машин на римских улицах похож на вереницы блестящих жуков. Действие романа происходит вне времени, эпоха совершенно не имеет значения, и вскоре сознание перестает воспринимать Назона и микрофоны в едином пространстве как нечто противоречивое. Тем более что упоминаний о цивилизации очень мало - древние Томы и Томы вряд ли сильно отличаются друг от друга: все та же бедность, запущенность, однообразие и мрачный, безжизненный скалистый ландшафт. И люди. Абсолютно те же. Жители Томов носят имена героев . Прокна, у Овидия бывшая дочерью афинского царя Пандиона, в простая жена мясника, Терея, у Овидия бывшего фракийским царем. Имена и родственные связи те же самые. Жители Томов - инкарнации персонажей , но жилище их грязно и прогнило насквозь, и сами они не цари и славные воины, но мясники, кабатчики и городские сумасшедшие. Это тяжелая, странная, пугающая книга, от нее веет болью и безнадежностью, страхом, тоской, но вместе с тем она создает ощущение какого-то безграничного восхищения гением поэта, созидателя, творящего реальности, пространства, состояния. Язык книги глубок, вязок, тяжел, болезненно реалистичен, насыщен множеством подтекстов и смыслов. Мифы в этом романе оживают так зловеще, так загадочно, так до жути правдоподобно, что приходит чувство дурного, кошмарного сна, со страшными предзнаменованиями, таинственными пейзажами, настоящими, реальными людьми из плоти и крови, перерождающимися в волков, с уродливыми, искалеченными, истерзанными телами и ликами, преследующими вас, с тревожной, звенящей тишиной - с ужасом от невозможности проснуться. Мифы вплетаются в мирное, неспешное, монотонное течение жизни маленького , будто деформируя пространство, делая его обманным. Рудоплавы, канатчики, падшие женщины, камни, обрывы, ржавчина, бухты, киномеханик, приезжающий раз в год открывать окно в иную жизнь, пересуды, равнодушие, разбитые автобусы - и Вечность, предопределенность, необратимость, новая, резкая, настоящая мифология, нагая, лишенная флера и этакого древнеримского лубка - истинная и необратимая, созданная гением одного-единственного человека, так и не появившегося в книге, но будто стоящего вне сцены, управляющего, будто марионетками, героями романа - Публия Овидия Назона.

Шедевр.